— Перчатка, — она спокойно ткнула пальцем в плохо выдубленную и уже пожелтевшую кожаную рукавицу, болтавшуюся на ветру, — Эта татуировка на тыльной стороне ее ладони, это gishjalmur, «шлем ужаса». Один из его видов. Вот та концентрическая звезда из трезубцев с восьмиугольной звездой в центре.

— Как-как? Эгисхьяльм?

Слово на адском наречии он произнес осторожно, тщательно скопировав не только звучание, но и интонацию. Хитрый старый либлинг. Холера знала одного сапожника, который захлебнулся собственной кровью, неосторожно произнеся вслух имя одного адского герцога.

— Наверно, он должен нагнать смертельный ужас на того, кого укажет палец человека в этой перчатке?

— И нагонит, будьте уверены! Ажно панталоны лопнут!

Холера усмехнулась. Может, ее улыбочка не шла ни в какое сравнение с зубастой пастью Гаргульи или милой мордашкой Страшлы, от которой гарпии падали оземь, но люди от нее иной раз вздрагивали. Это было ее маленькой местью за «мейстерин хексу».

— Едва ли. Кресты на пересечениях нарисованы в обратную сторону. Наверно, кто-то срисовывал их с гравюры через зеркало. Эта штука, стоит ей сработать, раздавит все пальцы владельца всмятку, как перезревшие виноградины. Самый паршивый Пассаукунст, что мне приходилось видеть.

Да уж, добавила она мысленно, если бы какой-нибудь из ведьм третьего круга довелось изобразить нечто подобное на занятиях по Пассаукунсту, Железная Дева, почтенная госпожа преподаватель, пожалуй, велела бы всыпать за такую работу столько плетей, чтоб вся кожа на спине завернулась розовой бахромой.

Пассаукунстер неприятно усмехнулся и сделалось видно, что тело его тронуто адской скверной куда серьезнее, чем виделось поначалу. Зубы у него были не человеческие, больше похожие на китовьи роговые пластины, за ними в глотке ворочалось что-то алое, слизкое и похожее на разваренный ком мясных жилок.

— Шли бы вы своей дорогой, мейстерин. Неча покупателей пугать мне тут. У нас дело честное, все по уму. А вы своим вредословиям только убыток сделаете.

Холера улыбнулась ему самой обаятельной из своих улыбок.

— В таком случае приятно оставаться и доброй вам торговли. Надеюсь, когда-нибудь вы и сами окажетесь на этом столе в виде набора амулетов. Может даже, кто-то приколотит вашу сморщенную высушенную елду над дверью, чтобы в доме был достаток. Только вообразите, как нелегко ему придется! Я даже не уверена, найдутся ли для этого в Брокке достаточно маленькие гвозди.

Торговец побагровел. Как и все либлинги, он не любил обсуждать особенности своего тела, которыми его наградили демоны. Может, потому, что те нередко проявляли в своем деле нечеловеческую фантазию, иногда столь изощренную, что не по себе становилось даже опытным чародеям. Щупальца и пластины могли быть лишь верхушкой айсберга. В другое время Холера, возможно, посвятила бы пару минут предположениям на счет этого, но не сейчас. Руммельтаун скрывал в себе слишком много интересного, чтоб она стала тратить время на препирательства с каким-нибудь торговцем. Кроме того, запах несвежей плоти, сильный в этих рядах, уже достаточно утомил ее.

Разумеется, ее ноги, эти хитрые чертовки, не упустили момента и тут же потянули ее в ту сторону, откуда пахло съестным. Может, у них не было ни глаз, ни носа, зато в Брокке они ориентировались лучше, чем зачарованная игла, плавающая в сосуде, с помощью которой мореплаватели узнают верный курс. Холера решила им не перечить. Как ни крути, сегодня эти ноги своей прытью спасли ее задницу и, уж наверно, заслужили порцию горячей бобовой похлебки или пару сдобных лепешек. Тем более, что брюхо и верно ощутимо подводило от голода.

Руммельтаун не мог похвастать богатой кухней, тут ели на ходу, не утруждая себя ни повязыванием салфеток на грязные шеи, ни столовыми приборами, что до чистоты ингредиентов, наилучшей рекомендацией служило отсутствие тараканов на поварском колпаке и сифилитических язв на лице.

Сперва Холера собиралась приобрести у уличного торговца пару тушеных с чесноком голубей. Может, не самая изысканная пища, едва ли ее подают у оберов в Вайсдорфе, но с учетом цены, вполне недурное вложение капитала в ее положении. За медный грош она возьмет сразу пару, это значит, в кошеле останется еще немного меди, чтобы запить тушеную голубятину кислым вином или пивом. А если повезет, даже хватит на печеную картофелину или яйцо всмятку, вот уж точно королевская трапеза! На счет собственного желудка она не беспокоилась, он переносил подобного рода пищу без жалоб, пусть даже главной специей вместо соли выступала печная зола.

Плавающие в раскаленном желтом жире голубиные гузки напоминали скорчившиеся тела грешников в адских котлах, но запах распространяли совершенно невероятный. Холера уже стиснула медный грош пальцами, когда внезапно ощутила еще один аромат, столь властный, что на мгновенье перебил даже запах чеснока и мяса. Упоительно сладкий и сочный аромат карамели, корицы и яблок.

Либесапфель[11]. У Холеры даже голова на миг закружилась, когда она увидела этот прилавок. На большой, подкармливаемой углем уличной горелке возвышался здоровенный сверкающий чан, исходящий паром и клокочущий так, будто в нем было заперто сорок разъяренных демонов. Только едва ли демоны пахнут карамелью и корицей, даже самые хитрые из них. Это был кипящий сахарный сироп, густой, как наваристая похлебка и обжигающий, как адские бездны. Время от времени продавец, здоровенный дородный тип с цепкими руками, хватал специальными длинными щипцами яблоко и, прикрываясь прихваткой от обжигающих карамельных брызг, отправлял его на полминуты в чан. Когда яблоко выныривало обратно, оно походило на елочную игрушку, блестящую и покрытую полупрозрачной позолотой. При одном только виде этого лакомства Холера ощутила во рту упоительно сладкий вкус, почти позабытый, но, видно, хранившийся где-то на задворках памяти все эти годы. Либесапфель, карамельное яблочко. Когда-то отец покупал ей такое, когда маленькой, совсем крохой, водил на ярмарку в Гросенхайме. Обжигающе горячее, невероятно сладкое, тающее во рту…

Холера даже не успела ничего сообразить, а медный грош уже перекочевал сам собой на прилавок, где его мгновенно смахнула в карман фартука рука продавца. Полное безрассудство, подумала Холера, наблюдая за тем, как спелое румяное яблоко, подхваченное щипцами, ныряет в раскаленную карамель. Тушеных голубей хватило бы, чтоб набить брюхо на весь день, яблочко же растает в ее животе мгновенно, не оставив сытости, удовлетворение же будет мимолетным, как случайный оргазм. Верно говорит Саркома, у нее сральный горшок на плечах вместо головы. И всякий раз, когда сука-жизнь, задумавшись, протягивает ей выигрышный билет, крошка Холера непременно выкидывает что-то, чтоб заслужить от нее очередную пощечину.

Даже это сегодняшнее приключения, едва не обернувшееся бедой. Неужели она больше прочих ведьм из «Сучьей Баталии» заслужила его? Почему эти мохнатые сучки не набросились, скажем, на Каррион? Ладно, связываться с Каррион себе дороже, но вот со Страшлой, может, и совладали бы, если б внезапно и втроем. Или с Саркомой, чтоб ее собственный сарказм проел до печёнок. Или…

Холера вспомнила горящие холодным волчьим огнем глаза Ланцетты. И безотчетно стиснула зубы. Эти глаза на миг выхолодили душу, вытянув из нее все тепло, так, что она даже перестала ощущать жар, исходящий от чана с карамелью. Таких глаз не бывает у недруга, который хочет задать тебе трепку, такие глаза могут быть лишь у смертельного врага, который ненавидит тебя отчаянно и искренне.

Интересно, какая она в постели? Холера закусила губу, вспомнив яростную погоню по узким улочкам Брокка и хриплое дыхание волчиц. Из людей, столь упорных в преследовании, обычно получаются хорошие любовники, выносливые и дерзкие, способные не вылезать из кровати по нескольку часов подряд. Да, Ланцетта по-животному груба, как и все отпрыски «Вольфсангеля», но, если подумать, в этой звериной злости есть что-то любопытное, даже возбуждающее…

Пытаясь восстановить в памяти лицо Ланцетты, Холера обнаружила, что может сделать это безо всякого труда, включая мелочи вроде родинок и угрей. Удивительно, что она так хорошо запомнила его, несмотря на испуг. Ах да, это потому, что незадолго перед этим видела на лекции. На лекции по…